Pikovaya Dama - The Queen of Spades

Пиковая Дама	The Queen of Spades
А.С. Пушкин	A.S. Pushkin

Chapter 3

Только Лизавета Ивановна успела снять капот и шляпу, как уже графиня послала за нею и велела опять подавать карету. Они пошли садиться. В то самое время, как два лакея проподняли старуху и просунули в дверцы, Лизавета Ивановна у самого колеса увидела своего инженера; он схватил ее руку; она не могла опомниться от испугу, молодой человек исчез: письмо осталось в её руке. Она спрятала его за перчатку и во всю дорогу ничего не слыхала и не видала. Графиня имела обыкновение поминутно делать в карете вопросы: кто это с нами встретился? - как зовут этот мост? - что там написано на вывеске? Лизавета Ивановна на сей раз отвечала наобум и невпопад и рассердила графиню.	Lizaveta Ivanovna had only just managed to take off her coat and hat, when the countess had already sent for her, and ordered the carriage to be brought again. They went out for a ride. At the moment when two of the servants were holding up the old woman and pushing her towards the carriage door, Lizaveta Ivanovna saw her engineer by the wheel; he grabbed her hand; she was not able to come to her senses from fright, the young man disappeared: a note was left in her hand. She hid it behind her glove and during the whole journey did not hear or see anything. The countess was in the habit when in the carriage of asking questions every minute: who had we just met? - what is this bridge called? - What was written on that shop sign? Lizaveta Ivanovna on this occasion replied at random and out of place and annoyed the countess.
- Что с тобою сделалось, мать моя! Столбняк на тебя нашёл, что ли? Ты меня или не слышишь или не понимаешь?.. Слава богу, я не картавлю и из ума ещё не выжила!	- What is the matter with you, Miss! What kind of stupor has come over you? Can't you hear or understand me? I do not mumble and I still haven't left my mind, thank God!
Лизавета Ивановна её не слушала. Возвратясь домой, она побежала в свою комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было не запечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна.	Lizaveta Ivanovna did not hear her. On returning home, she ran to her room, and took the letter out from her glove: it was not sealed. Lizaveta Ivanovna read it. The letter contained a declaration of love to her: it was tender, respectful, and word for word taken from a german novel. But Lizaveta Ivanovna did not know german and was very pleased with it.
Однако принятое ею письмо беспокоило её чрезвычайно. Впервые входила она в тайные, тесные сношения с молодым мужчиною. Его дерзость ужасала её. Она упрекала себя в неосторожном поведении и не знала, что делать: перестать ли сидеть у окошка и невниманием охладить в молодом офицере охоту к дальнейшим преследованиям? - отослать ли ему письмо? - отвечать ли холодно и решительно? Ей не с кем было посоветоваться, у ней не было ни подруги, ни наставницы. Лизавета Ивановна решилась отвечать.	However the letter which she received worried her exceedingly. In the first place she had entered into a secret, close relationship with the young man. His boldness horrified her. She reproached herself for her indiscreet behaviour and did not know what to do: should she stop sitting by the window and with her neglect cool down the young officer's desire to further pursuits? Should she send the letter back to him? - Should she answer coldly and decidedly? She did not have anyone to get advice from, she had no friends or mentors. Lizaveta Ivanovna decided to answer.
Она села за письменный столик, взяла перо, бумагу - и задумалась. Несколько раз начинала она своё письмо, - и рвала его: то выражения казались ей слишком снисходительными, то слишком жестокими. Наконец ей удалось написать несколько строк, которыми она осталась довольна. "Я уверена, - писала она, - что вы имеете честные намерения и что вы не хотели оскорбить меня необдуманным поступком; но знакомство наше не должно бы начаться таким образом. Возвращаю вам письмо ваше и надеюсь, что не буду впредь иметь причины жаловаться на незаслуженное неуважение".	She sat down at a little writing table, took a pen, paper - and mused. Several times she started her letter, - and tore it up: some expressions appeared to her too condescending, some too cruel. Finally she succeeded in writing a few pages, which she was satisified with. "I am convinced, - she wrote, - that you have pure intentions and that you do not want to insult me with a rash act; but our acquaintance cannot start in such a way. I am returning your letter to you and I hope, that in future I will not have reasons to complain about undeserved disrespect.
На другой день, увидя идущего Германна, Лизавета Ивановна встала из-за пяльцев, вышла в залу, отворила форточку и бросила письмо на улицу, надеясь на проворство молодого офицера. Германн подбежал, поднял его и вошёл в кондитерскую лавку. Сорвав печать, он нашёл своё письмо и ответ Лизаветы Ивановны. Он того и ожидал и возвратился домой, очень занятый своей интригою.	The next day, on seeing Germann, Lizaveta Ivanovna got up from behind her embroidery, went into the hall, opened a window and threw the letter into the street, hoping on the agility of the young officer. Germann ran over, picked it up and went into a confectioner's shop. Tearing off the seal, he found his letter and Lizaveta Ivanovna's reply. He had expected such a reply and returned home, very occupied in his intrigue.
Три дня после того Лизавете Ивановне молоденькая, быстроглазая мамзель принесла записку из модной лавки. Лизавета Ивановна открыла её с беспокойством, предвидя денежные требования, и вдруг узнала руку Германна.	Three days later a young sharp eyed girl brought to Lizaveta Ivanovna a note from the Milliner's shop. Lizaveta Ivanovna opened it with trepidation, foreseeing financial demands, and suddenly she recognsed the hand of Germann.
- Вы, душенька, ошиблись, - сказала она, - эта записка не ко мне.	- You, dear, have made a mistake, - she said, - this note is not for me.
- Нет, точно к вам! - отвечала смелая девушка, не скрывая лукавой улыбки. - Извольте прочитать!	- No, it is for you! - replied the bold girl, not hiding a sly smile. - Deign to read it!
Лизавета Ивановна пробежала записку. Германн требовал свидания.	Lizaveta Ivanovna glanced at the note. Germann demanded a meeting.
- Не может быть! - сказала Лизавета Ивановна, испугавшись и поспешности требований и способу, им употреблённому. - Это писано верно не ко мне! - И разорвала письмо в мелкие кусочки.	- It is not possible! - said Lizaveta Ivanovna, frightened at the suddenness of the demand and the means employed. - This was certainly not written to me! - And ripped the letter into fine pieces.
- Коли письмо не к вам, зачем же вы его разорвали? - сказала мамзель, - я бы возвратила его тому, кто его послал.	- If the letter is not for you, why have you ripped it? - the girl asked, - I would have returned it to the person who sent it.
- Пожалуйста, душенька! - сказала Лизавета Ивановна, вспыхнув от её замечания, - вперёд ко мне записок не носите. А тому, кто вас послал, скажите, что ему должно быть стыдно...	- Please, dear! - said Lizaveta Ivanovna, flushed from her remark, - in the future do not bring me any notes. And to the person, who sent you, tell him that he ought to be ashamed.
Но Германн не унялся. Лизавета Ивановна каждый день получала от него письма, то тем, то другим образом. Они уже не были переведены с немецкого. Германн писал их, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в них выражались и непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их отсылать: она упивалась ими; стала на них отвечать, - и её записки час от часу становились длиннее и нежнее. Наконец, она бросила ему в окошко следующее письмо:	But Germann did not calm down. Lizaveta Ivanovna every day received a letter from him, by one means or another. They were no longer translations from the german. Germann wrote them, with an inspired passion, and spoke in a language, suited to him. In them was expressed the inflexibility of his desire and the disorder of his unbridled imagination. Lizaveta Ivanovna already did not think to send them back: she revelled in them; she started to reply to them, - and her notes hour by hour became longer and more tender. Finally she threw the following letter out of the window to him:
"Сегодня бал у ***ского посланника. Графиня там будет. Мы останемся часов до двух. Вот вам случай увидеть меня наедине. Как скоро графиня уедет, её люди, вероятно, разойдутся, в сенях останется швейцар, но и он обыкновенно уходит в свою каморку. Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу. Коли вы найдёте кого в передней, то вы спросите, дома ли графиня. Вам скажут нет, - и делать нечего. Вы должны будете воротиться. Но, вероятно, вы не встретите никого. Девушки сидят у себя, все в одной комнате. Из передней ступайте налево, идите всё прямо до графининой спальни. В спальне за ширмами увидите две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведёт в мою комнату".	"Today there is a ball at the *** Ambassador's. The countess will be there. We shall stay there until about two o'clock. There is a chance for you to see me alone. As soon as the countess leaves, her servants will probably disperse, in the entrance hall will remain the door keeper, but he usually goes to his little room. Come here at half past eleven. Go straight up the stairs. If you find someone in the hall, you can ask if the countess is at home. They will say no, - and so nothing can be done. You will have to return. But, probably, you will meet nobody. The maids will all be in one room. From the hall, turn left, and go all the way down until the countess's bedroom. In the bedroom behind the screens you will see two small doors: the right leads to a study which the countess never goes into; the left to a corridor, and there is a narrow spiral staircase: it leads to my room."

Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенного времени. В десять часов вечера он уж стоял перед домом графини. Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светили тускло; улицы были пусты. Изредка тянулся Ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. - Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни ветра, ни снега. Наконец графинину карету подали. Германн видел, как лакеи вынесли под руки сгорбленную старуху, укутанную в соболью шубу, и как вослед за нею, в холодном плаще, с головой, убранною свежими цветами, мелькнула её воспитанница. Дверцы захлопнулись. Карета тяжело покатилась по рыхлому снегу. Швейцар запер двери. Окна померкли. Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошёл к фонарю, взглянул на часы, - было двадцать минут двенадцатого.Он остался под фонарем, устремив глаза на часовую стрелку и выжидая остальные минуты. Ровно в половине двенадцатого Германн ступил на графинино крыльцо и взошёл в ярко освещённые сени. Швейцара не было. Германн взбежал по лестнице, отворил двери в переднюю и увидел слугу, спящего под лампою, в старинных, запачканных креслах. Лёгким и твёрдым шагом Германн прошёл мимо его. Зала и гостиная были темны. Лампа слабо освещала их из передней. Германн вошёл в спальню. Перед кивотом, наполненным старинными образами, теплилась золотая лампада. Полинялые штофные кресла и диваны с пуховыми подушками, с сошедшей позолотою, стояли в печальной симметрии около стен, обитых китайскими обоями. На стене висели два портрета, писанные в Париже m-me Lebrun. Один из них изображал мужчину лет сорока, румяного и полного, в светло-зелёном мундире и со звездою; другой - молодую красавицу с орлиным носом, с зачёсанными висками и с розою в пудренных волосах. По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретённые в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом. Германн пошёл за ширмы. За ними стояла маленькая железная кровать; справа находилась дверь, ведущая в кабинет; слева, другая - в коридор. Германн её отворил, увидел узкую, витую лестницу, которая вела в комнату бедной воспитанницы... Но он воротился и вошёл в тёмный кабинет.	Germann was restless, like a tiger, waiting for the appointed time. At ten o'clock that evening he was already standing in front of the countess's house. The weather was terrible: it was windy, wet snow fell in large flakes; the lamps burned dimly; the streets were empty. Sometimes a sledge driver passed by with his emaciated hack, looking for a belated fare. Germann stood in one coat, not feeling either the wind or the snow. Finally the countess's carriage drove up. Germann saw, how the lackeys supported the hunched old woman under the arms, wrapped in a sable coat, and how following behind her, in a thin cloak, with her head, adorned with fresh flowers, came her ward. The carriage doors were shut. The carriage heavily rolled through the fresh snow. A footman shut the doors. The light through the windows faded. Germann started to pace up and down near the deserted house: he went up to a lamp, and glanced at his watch, - it was twenty minutes past eleven. He remained under the lamp, his eyes fixed at the hour hand and waited impatiently for the remaining minutes. Exactly at half past eleven Germann stepped onto the countess's steps and entered into a clearly lit hall. The footman was not there. Germann ran up the stairs, opened the doors into the landing, and saw a servant sleeping under a lamp, in an old battered chair. With a light and firm tread Germann went passed him. The hall and drawing room were dark. A lamp weakly lit it from the landing. Germann went into the bedroom. In front of a shrine, filled with old icons, burned a golden lamp. The faded upholstered chairs and sofas with down cushions, with descending gold, stood in solemn symmetry close to a wall covered with chinese wall paper. On a wall hung two portraits, painted in Paris by Madame Lebrun. One of them depicted a man of about forty, ruddy and stout, with a light green dress uniform with a star; the other - a young beauty with an aquiline nose, and with a rose in her powdered and combed back hair. In every corner were porcelain shepherdesses, clocks by the famous Leroy, little boxes, roulettes, fans and various feminine play things, acquired at the end of the last century together with a Montgolfier balloon and a Mesmer magnet. Germann went behind the screens. Behind them stood a small iron bed; to the right a door, leading to the study; to the left, the other door - to the corridor. Germann opened it, and saw the narrow, spiral staircase, which led to the room of the poor ward... But he turned back and went into the dark study.
Время шло медленно. Всё было тихо. В гостиной пробило двенадцать; по всем комнатам часы одни за другими прозвонили двенадцать, - и всё умолкло опять. Германн стоял, прислонясь к холодной печке. Он был спокоен; сердце его билось ровно, как у человека, решившегося на что-то опасное, но необходимое. Часы пробили первый и второй час утра, - и он услышал дальний стук кареты. Невольное волнение овладело им. Карета подъехала и остановилась. Он услышал стук опускаемой подножки. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса и дом осветился. В спальню вбежали три старые горничные, и графиня, чуть живая, вошла и опустилась в вольтеровы кресла. Германн глядел в щёлку: Лизавета Ивановна прошла мимо его. Германн услышал её торопливые шаги по ступеням лестницы. В сердце его отозвалось нечто похожее на угрызение совести и снова умолкло. Он окаменел.	Time passed slowly. All was quiet. In the drawing room a clock chimed twelve; in every room, clocks one after another struck twelve, - and all became quiet again. Germann stood, leaning against the cold stove. He was quiet; his heart beat evenly, as for a man, who had decided on something dangerous, but necessary. The clocks chimed the first and second hours of the morning, - he heard the distant sound of a carriage. Involuntary emotion overcame him. The carriage approached and stopped. He heard the sound of the folding steps being lowered. There was a bustling in the house. People started to run, voices were heard, and the house was lit up. Three old chamber maids ran into the bedroom, and the countess, scarcely living, entered and was lowered into the Voltaire chair. Germann looked through a crack: Lizaveta Ivanovna passed him. Germann heard her hurried steps on the steps of the stairs. Something called out in his heart similar to the prickling of consciousness and fell silent again. He stood stone still.
Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с неё чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с её седой и плотно остриженной головы. Булавки дождём сыпались около неё. Желтое платье, шитое серебром, упало к её распухшим ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств её туалета; наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном её старости, она казалась менее ужасна и безобразна.	The countess started to undress in front of the mirror. The bonnet, decorated with roses, was removed from her. Her powdered wig was removed from her grey and thick cropped head. Pins rained down around her. A yellow dress, embroidered with silver, fell down to her swollen legs. Germann was a witness to the disgusting details of her toilet; At last the countess put on a sleeping jacket and a night bonnet: in this attire, more fitting for her old age, she appeared less terrible and ugly.
Как и все старые люди вообще, графиня страдала бессонницею. Раздевшись, она села у окна в вольтеровы кресла и отослала горничных. Свечи вынесли, комната опять осветилась одною лампадою. Графиня сидела вся жёлтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах её изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на неё, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от её воли, но по действию скрытого гальванизма.	Like all old people in general, the countess suffered from insomnia. Having undressed, she sat at the window in the Voltaire chair and dismissed the maids. The candles were carried out, and the room again was lit up by only the lamp. The sickly yellow countess was sitting, twitching her nerveless lips, rocking to the right and left. In her dull eyes was depicted the complete absence of thought; looking at her, one would think, that the rocking movement of the ghastly countess happened not from her will, but from the means of a concealed mechanism.
Вдруг это мёртвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею стоял незнакомый мужчина.	Suddenly this dead face changed inexplicably. Her lips stopped moving, her eyes came alive: an unfamiliar person stood in front of the countess.
- Не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь! - сказал он внятным и тихим голосом. - Я не имею намерения вредить вам; я пришёл умолять вас об одной милости.	- Do not be frightened, for the sake of God, do not be frightened! - he said with a clear and quiet voice. - I have no intention to harm you; I have come to beg you one favour.
Старуха молча смотрела на него и, казалось, его не слыхала. Германн вообразил, что она глуха, и, наклонясь над самым её ухом, повторил ей то же самое. Старуха молчала по прежнему.	The old woman silently looked at him and, it seemed, she had not heard him. Germann imagined, that she was deaf, and, bent down and repeated it into her ears. The countess was silent as before.
- Вы можете, - продолжал Германн, - составить счастие моей жизни, и оно ничего не будет вам стоить: я знаю, что вы можете угадать три карты сряду...	- You are able, - continued Germann, - to create happiness in my life, and it will be worth nothing to you: I know, that you are able to divine three cards in a row...
Германн остановился. Графиня, казалось, поняла, чего от неё требовали; казалось, она искала слов для своего ответа.	Germann stopped. The countess, appeared, to have understood, what was demanded from her; it seemed, she was seeking words for her reply.
- Это была шутка, - сказала она наконец, - клянусь вам! это была шутка!	- It was a joke, - she said finally, - I assure you! It was a joke!
- Этим нечего шутить, - возразил сердито Германн. - Вспомните Чаплицкого, которому помогли вы отыграться.	- It was no joke at all, - replied Germann angrily. - Remember Chaplitsky, whom you helped to win back his losses.
Графиня видимо смутилась. Черты её изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность.	The countess was evidently embarrassed. Her features depicted strong agitation, but she soon fell back into her former impassivity.
- Можете ли вы, - продолжал Германн, - назначить мне эти три верные карты?	- Can you, - continued Germann, - name to me these three true cards?
Графиня молчала; Германн продолжал:	The countess was silent; Germann continued:
- Для кого вам беречь вашу тайну? Для внуков? Они богаты и без того: они же не знают и цены деньгам. Моту не помогут ваши три карты. Кто не умеет беречь отцовское наследство, тот всё-таки умрёт в нищете, несмотря ни на какие демонские усилия. Я не мот; я знаю цену деньгам. Ваши три карты для меня не пропадут. Ну!..	- For whom are you preserving your secret? For your grandsons? They are rich enough without it: They do not know the value of money. Your three cards will not help a spendthrift. He who cannot protect his father's inheritance, will die in poverty, with or without black magic. I am not a spendthrift. I know the value of money. Your three cards will not be wasted on me. Well!...
Он остановился и с трепетом ожидал её ответа. Графиня молчала; Германн стал на колени.	He stopped and waited in anguish for her reply. The countess was silent; Germann knelt down.
- Если когда-нибудь, - сказал он, - сердце ваше знало чувство любви, если вы помните её восторги, если вы хоть раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, - всем, что ни есть святого в жизни, - не откажите мне в моей просьбе! - откройте мне вашу тайну! - что вам в ней?.. Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором... Подумайте: вы стары; жить вам уж недолго, - я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну. Подумайте, что счастие человека находится в ваших руках; что не только я, но и дети мои, внуки и правнуки благославят вашу память и будут её чтить, как святыню...	If there was sometime, - he said, - when your heart knew the feeling of love, if you remember its rapture, if you have ever smiled at the crying of a new born son, if any human feeling has ever touched your heart, then I beg you with the feelings of a wife, a lover, a mother, - in everything, that is sacred in life, - not to refuse me in my request! - Reveal to me your secret! - what is it to you? Maybe, it is bound up with a terrible sin, with the loss of eternal bliss, with a treaty from the devil... Consider: you are old; you have not long to live, - I am ready to take your sin on my soul. Only reveal to me your secret. Consider, that the happiness of a person rests in your hands; that it is not only I, but even my children, grandchildren and great grandchildren will bless your memory and will honour it, as a saint...
Старуха не отвечала ни слова.	The countess did not reply a word.
Германн встал.	Germann got up.
- Старая ведьма! - сказал он, стиснув зубы, - так я ж заставлю тебя отвечать...	- Old Witch! - he said, grinding his teeth, - I shall make you speak...
С этим словом он вынул из кармана пистолет.	With these words he took out from his pocket a pistol .
При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима.	At the sight of the pistol the countess for the second time appeared greatly disturbed. She began to nod her head and lifted her arm, as if to protect herself from a shot... Then she rolled over backwards ... and remained immobile.
- Перестаньте ребячиться, - сказал Германн, взяв её руку. - Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты? - да или нет?	- Stop behaving like a child, Germann said, taking her arm. - I ask you for the last time: Will you tell me your three true cards? - Yes or no?
Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла.	The countess did not reply. Germann saw that she was dead.

Next chapter

Learn Russian at the University of Westminster in London

Home

Пиковая Дама

The Queen of Spades

А.С. Пушкин

A.S. Pushkin

Chapter 3